С РЮКЗАКОМ ПО КАРПАТАМ.

Горный туризм – штука увлекательная: если понравилось - потом не обойдёшься, будет притягивать. Лишь позавчера я приехал с Карпат, а мне уже хочется туда вернуться – в этот горно-синий цвет, на хребты и полонины, со съехавшей набок Большой Медведицей и великаном Петросом – это славный великан! На фотографиях его и не узнаешь – такой он там маленький.

А ветер завывает – на кромке перевала? А ледниковое озеро?

Горы – хмурые – набычились, но и мирные горы, озаренные светом безоблачного дня, наполнены величием. Тишина, но пейзаж – словно всё должно вздрогнуть; - грозный покой, - и слух разворачивается (слышно, как ворон махает крыльями, пролетая над Говерлой). Ёлки вверх карабкаются, опережая друг друга (их острые пики похожи на солдат, поваливших на приступ), и кричат «эге-гей!». Разворачивается зренье. Рыжеватый цвет травы источает мягкость.

Зелёный бок Петроса, поднимающийся слева (там трава не загорела и от этого бок зелен), разделяет изогнутая линия камней, выступ горной породы, но камни - шевелятся, и в отличие от ёлок, упомянутых выше, это не метафора – всё по-настоящему: длинной цепочкой, подобно змее, камни перемещаются вверх по склону. Сходятся – расходятся, как два ручейка.

Оказалось, это овцы!

Горы любят подшутить и часто предлагают подобные задачки, чтобы мы их разгадали, а главная из них состоит, пожалуй, в том, что здесь та же самая обыкновенная жизнь, что и в Иванове (и в любом другом городе): на проспекте Ленина или площади Пушкина, - но только мы ещё к ней не присмотрелись и пока не узнаём. Но скоро узнаем.

Пастух – широколицый, голубоглазый, с характерной балканской волнистостью в волосах. Он - в овечьей жилетке, сапогах и джинсах. Крикнул на овец, и те посторонились. На отроге – водопой, натёкшая лужа в неглубокую ложбину, животным - по колено.

-Сколько их у вас?

-Пять, - отвечает. Он овец считает сотнями. Приветливый малый. Но о себе ничего не расскажет.

Свистнул овцам – пошли: они черноголовые, пуделявые, белявые, - и у каждой на шее небольшой колокольчик. Их радостная музыка – прозрачная вода, услышанная Пасха (как будто церковь переехала в горы на их маленьких копытах). Барашки звенят, а пастух погоняет.

…Вторую неделю я живу в Карпатах – гуцульское солнце поднимается из-за гор и садится в горы.

Рюкзак был мне другом - он влился в спину, дыхание окрепло, и я рад был резервам своего организма, которые открывались по первому требованию.

Под Туркулом, у озера, меня накрыли дожди. Топая туда, я промок, как крыса, но, расставив палатку и переодевшись, почувствовал, что снова ничего не теряю, ни капли не устал.
Как всё-таки приятно, под мерный шум дождя, стучащего по тенту, в тепле и безопасности коротать время с книжкой, развлекать себя историями о знатных упырях и прославленных ведьмах земли карпатской. Один граф Дракула чего только стоит! В моей книге про него было несколько страниц, и чем бы, к примеру, абзац ни начинался, в конце всё равно Дракула сажает кого-нибудь на кол! Рассказчик пишет, что «жесток он был и мудр», а, по-моему, дурак – не умел выстроить нормальных отношений ни с собой, ни с людьми. Но читать интересно.

«Однажды предстали перед Дракулой послы от турецкого царя и, войдя, поклонились по своему обычаю, а колпаков своих с голов не сняли. Он же спросил их: «Почему так поступили: пришли к великому государю и такое бесчестие мне нанесли?». Они же отвечали: «Таков обычай, государь, наш и в земле нашей». А он сказал им: «И я хочу закон ваш подтвердить, чтобы крепко его держались». И приказал прибить колпаки к их головам железными гвоздями».

Хорошо, что эти времена прошли!

Чернота низких туч. Из-за мокрой погоды  я провёл двое суток на той же стоянке, совершенно не скучая. Карпаты часто такие мокрые...

Дождик сыпал и сыпал, туман непрерывно наполнял котловину, прибывая со скоростью морской волны. Внезапное солнце - из случайной пробрезжины, - и вновь всё закрыло: не видать ни седловины, ни тем более Туркула, ни даже другого берега озера, хотя оно крошечное - метров пятнадцать.

Погода – ненадёга.

Но и это приключение!

Помню, как, впервые оказавшись в горах (это было на Алтае), я плутал в кедраче, а лошадиная тропа, по которой я спускался, судя по компасу, всё дальше отклонялась от линии маршрута, нанесенного на карту. У небольшого ручья, бегущего через лес, я остановился, чтоб утолить жажду, и вдруг - совсем рядом, за ближайшими кустами - негромко, но отчётливо кто-то зарычал. Это был очень короткий звук, мелькнувший в лесу, как иголка в стогу сена, но он переделал весь лес по-своему, и тот стал бездонным, похожим на ловушку, чужим, незнакомым.

Медведь?

Или волки?

Я замер, встревоженный, а потом неторопливо, без резких движений, словно извиняясь и давая понять неизвестному рычателю, что я ему не враг и больше не помешаю, ухожу своей дорогой. Почему-то мне кажется - меня не преследуют, никто за мной не идёт, не виснет глазами у меня на шее, - но ночью, в палатке, я снова слышу то же странное рычание, от которого не знаешь, чего ожидать, и бессилен противодействовать.

Уже за перевалом, спустившись в долину, я рассказал историю своих страхов случайно встреченным табунщикам-алтайцам. Они засмеялись - не обидно, а дружески, с симпатией ко мне и моим впечатлениям от их родного края. Парни объяснили, что рычала кабарга - сибирский оленёнок, «очень-очень маленький»; - табунщик показал мне её размер – не выше рогулек с подвешенным котелком! И такая-то кроха меня перепугала! Тоже мне чудовище! Я сам развеселился, вспомнив свои мысли - медведь! амурский тигр!

-Медведи не рычат, - просветил меня алтаец, - они фыркают.

-А волки тут водятся?

-Волки тут водятся, но они молчуны, с людьми не разговаривают. Это кабарга! – и табунщик снова показал мне ладонью величину моего «чудовища», чем вызвал дружный хохот у своих товарищей. Я рад был помочь их хорошему настроению, а они за это угостили меня десертом из охотничьих историй и прокатили на лошади.

…Утро было ясное. Неуклюжий Туркул загораживал восход, но солнце уже радостно освещало долину, лежащую внизу (где посёлки, турбаза), и поднималось всё выше, обещая показаться скоро и мне. Облака плыли белые – в сказке горного озера и сказке неба.

По сравнению со вчерашним палитра изменилась и сияла там, где прежде было тускло до хрустальной меланхолии. Я вбирал эти краски, как воду, чувственно, и они умывали меня по-своему. Зелёный, мне кажется, самый радостный цвет, а самый высокий, наверно, голубой.

Из кустов пищали птицы.

Напуганные котелком, в воде затолкались щекастые головастики.

Я сытно позавтракал и продолжил поход.

Горы всё-таки цари, им не нужен дьявол – и так всё красиво.

Фотографируй глазами, - говорил я себе, - как ельник лезет вверх, как тени от туч лежат на склонах гор огромными пятнами, как на спинах коров - ещё более огромных; можжевельник стелется, чертополох фиолетов, есть коричневые ящерки и синие колокольчики, а также ромашки.

Над горой завис ястреб - или сокол, не знаю, - поперёк ветра, но ему хоть бы хны. Он висит как мёртвая, отдельная точка. Камнем вниз, но тщетно. Он взлетает и снова висит на крыльях, он неподвижен, выцеливает, зоркий, светло-коричневый, с загнутым клювом, из которого скоро уже будет торчать передавленная мышь.

Из далёкой тучи гремит – пронизывает.

Я повернул на Клыки - дорога шла в камень, - и очередную вершину я решил брать траверсом.

Неожиданно, в обрыве, показалась радуга. Я впервые любовался ей сверху вниз! С моей позиции открывалось то место, где цветная дуга упиралась в землю. Возможно, она таким образом указывала на древний клад, закопанный разбойниками или беглым вельможей.

Я вошёл в горный лес – всё равно, что под своды тридесятого царства, в гости к Бабе Яге, - так там было темно и настолько красиво: камни точат зубы, а деревья – проросшие человеческие кости. Всё же не избавиться мне от моей чертовщины! Озеленевшие, склизкие камни выползают из-под бархатных залежей мха, как реликтовые жабы. И это всё пьянит.

На тропинке я догнал четырёх словаков – у них был привал. Они шли экипированные, с GPS-навигатором и трекинговыми палками; – настоящие туристы. Я же больше полагался на голову и ноги, даже карта была хилая.

Лес остался позади. С неба сеяла морось. От неё я притомился гораздо больше, чем от трудностей подъёма. Потом наплыл туман. Сейчас я и не вспомню, как именно он начался – просто резко похмурело, ветер мух отдувает, но потом ещё минута – и уже свистит в ушах, завывает, шквалит (держи только шапку), срывает капюшон.

Я - внутри ливня; он чешет напрямки, через гребень хребта, и взбивается в пену, сливаясь с секущими потоками воздуха, - некая мешанина, и в этой свистопляске раздаётся гром: он наполняет всё небо (а оно здесь огромное), всё бесконечное пространство, на которое я влез, куда ноги меня вынесли, обутые в разбитые бронебойные берцы, на одном уже треснула и отходит подошва.

…У блиндажа (от Первой Мировой), заросшего бурьяном, я решил заночевать. По соседству от меня разместились словаки. Кроме имён собственных (в основном, топографических), мы с ними фактически не понимали друг друга, но и я, и они хорошо знали песни из фильмов Кустурицы, поэтому эта походная ночёвказадалась весёлая. Они угостили меня словацкой сливовицей, а я их по-нашему - разбавленным спиртом.

Мы жгли костёр, готовили ужин, кусали баранки, любовались горами – дождь прекратился. Один достал варган и начал играть  - в кругу тепла и света от горящего костра. Мир на земле.

Раньше бы я думал: люди в городах живут, как уроды, - но я ошибался: всё зависит от людей, - и в городе можно найти свои горы, прекрасные места и хороших товарищей.
Луна была жёлтая.

Млечный путь – ночная радуга, дорога кораблям.

…На следующий день, простившись со словаками («Party was cool!»), я спустился к полонине и купил у пастухов молоко, сметану и несолёную брынзу, скорее похожую на творог, чем на сыр.

Поезд увозил меня обратно в Россию - на родину, к дому, который я хотел сделать именно домом, а не катастрофой, не экспериментом.

«Спи спокойно, граф Дракула, - ты заслужил; никто тебя не тронет, никто не забудет, но мы обойдёмся без твоих услуг, собственными силами. Покойся с миром».

Я захлопнул книгу, внутри меня держали - голубые клинки.

Дмитрий Фалеев

• < Назад
• Вперёд >